ФРОНТ БЕЗ ТЫЛА, ВОЙНА БЕЗ ПОБЕДЫ…

Не о политике, не о правомерности действий противоборствующих сторон мой рассказ. Это хроника войны в ощущениях детей, повзрослевших за три коротких недели на несколько долгих лет, и их перепуганных родителей.

А завтра
была война…
26 декабря

В шесть утра, как обычно, включаю телевизор, чтобы прослушать сводку новостей. Главным образом – узнать, какая будет погода, и стоит ли брать с собой куртки в спортивный зал, где через пару часов должны состояться соревнования по дзюдо. Этим видом борьбы занимается мой младший одиннадцатилетний сын Роман. Погоду обещают теплую – смело можно отправляться на чемпионат налегке.

Основной же текст выпуска радует мало. Безучастным голосом диктор сообщает об участившихся обстрелах Сдерота. Впрочем, это и не новость давно. Вот уже в течение восьми лет жители крошечного городка не спят спокойно из-за атак со стороны сектора Газа. От двух до восьми снарядов «кассам» – суточная привычная порция, которой «потчуют» южан ближайшие соседи. Но вчера ХАМАС, террористическая организация, правящая в анклаве, «план» перевыполнила, ракет было выпущено несколько десятков.

– Ну нет, ты можешь себе представить такую ситуацию где-нибудь в другой стране? – комментирует забежавшая с утра к нам соседка Лена. – В России, в Америке стали бы такое терпеть?

– Мам, выключай уже телевизор, – нетерпеливо перебивает дочка Саша, – Роман уже одетый стоит… Кимоно и пояс я уже приготовила.

Сашка появилась на свет на пять минут раньше Романа и на правах старшей опекает его во всем, что касается быта. Зато когда задевают сестру, Ромка – главный защитник. Впрочем, с ним, обладателем самых крепких в классе мускулов, потенциальные обидчики с некоторых пор просто не связываются.

Вот и тренер подбирает в противники моему сыну парнишек постарше. В коротких перерывах между спортивными боями болельщики и родители ребят продолжают обсуждать все ту же наболевшую тему. Сидящая рядом со мной молодая женщина вздыхает:

– У меня сестра в Сдероте живет, так она говорит, что работу бросила из-за этих чертовых обстрелов, боится детей одних дома оставить. Ну и перебиваются теперь на одну зарплату, долгов море накопили. А что делать?..

Что делать и кто виноват – вечные восклицания , неотъемлемая составляющая российского менталитета, с немудреным багажом перевезенная на землю обетованную нашими соотечественниками. Коренные израильтяне в этом плане проще, не задаются риторическими вопросами, живут одним днем. Впрочем, как и наши, русскоговорящие, дети. В Израиле они чувствуют себя как дома – надежно, уверенно, спокойно, и потому с успехом решают конкретные задачи.

Вот и мой Роман. Непринужденно стоит на пьедестале почета и со снисходительной улыбкой принимает поздравления. Не первое, правда, место занял, а второе, но тоже неплохо.
Остаток дня мы с дочкой проводим на кухне, Роман – у компьютера.

– Иди уже, говори со своими любимыми Челнами, – кричит из своей комнаты сынишка.

– Прием! Ты меня слышишь? – а это уже родной бодрый голос моей подруги.

Здорово, что существует эта замечательная программа – портал через тысячи километров, связавший нас с предновогодними Челнами.

В Израиле европейский Новый год официально не празднуют, но мы все равно наряжаем елку, ломаем голову над тем, что бы такого вкусненького приготовить к столу. Вечер дети завершают прогулкой на велосипедах. Возвращаемся домой. У подъезда – стайка девчушек в белых платьицах из религиозной семьи.
– Опять эти обезьянки вырядились, – ворчат дети и вступают в словесную перепалку с соседками.

Ох уж эта вечная вражда между светскими и религиозными, между марокканскими и русскими детьми! Недоученные уроки оставляем на завтра. Через два дня заканчиваются ханукальные каникулы, а там и до Нового года – рукой подать. Знали бы мы тогда, как его встретим…

Почему эти птицы
на север летят?
27-28 декабря

А наутро был шабат – святой для иудеев и обычно самый тихий день недели, когда не слышно ни шума автомобилей, ни крика играющих под окнами детей, ни музыки из распахнутых окон. Но в это утро нас будит угрожающе-нарастающий гул самолетов.
Саша, «жаворонок» по натуре, просыпается ни свет ни заря. Любимое ее занятие в субботние ранние часы – наблюдать за величественно выплывающим из-за облаков красно-оранжевым диском солнца и стаями птиц, даже и в этих теплых краях стремящихся зимой к югу.

– Мам, почему птицы в другую сторону полетели? – удивляется дочка. – Потому что зима такая теплая?

Может, и оттого. Хотя разгадка, скорее всего, кроется в другом. Утром Израиль начал операцию «Литой Свинец» и нанес первый удар по сектору Газы. Именно туда неслись десятки стальных «крылатых». К полудню в какофонию шума моторов ворвались глухие бомбовые удары, отчетливо слышимые и у нас. От сектора наш крошечный городок отделяет чуть больше 20 километров. Всего в шабат было атаковано более 170 целей. Понятно, что ХАМАС отвечает новыми ракетными обстрелами, час от часу увеличивая их траекторию.

Военные события развиваются стремительно. Уже к вечеру первого дня к границе стягиваются танки, объявлена демобилизация 6,5 тысяч резервистов. Не дремлет и противник. Уже обстреляны крупные по местным меркам города Ашкелон и Ашдод, крошечный Нетивот (от нас – 10 минут езды на автобусе).
А в нашем доме дребезжат стекла. 28-го стараюсь не включать телевизор, дабы не портить детям настроение в последние дни каникул, но с удивлением замечаю, что Саша смотрит не любимые испанские молодежные сериалы, а новостные передачи.

«Они не враги,
они – дети…»
29 декабря

Мы уже знаем, что в ряде населенных пунктов ханукальные каникулы продлеваются на неопределенное время. По телефону пытаемся узнать, будут ли занятия у нас, в Офакиме.
– Следите за информацией по ТВ, – отвечают в службе тыла. Ситуация меняется не по дням, а по часам.

А на экране телевизора – жуткие картины стонущей под бомбовыми ударами Газы. Сквозь дым, спотыкаясь о битые кирпичи, бегут плачущие, перепуганные малыши. Слезы на закопченных копотью щеках, красные пятна крови, проступающие из-под грязных бинтов. Натужный вой машины «Скорой помощи», с трудом лавирующей среди развалин.

– Бедные они там, в Газе, – сочувственно тянет дочка.
– Смотри, никому больше этого не говори, – возмущенно возражает ее подружка Эден, – они – наши враги.

– Они – не враги. Они – просто маленькие дети.
В следующем сюжете лидер правительства Газы Исмаил Хания грозит, что очередной точкой обстрела станет столица израильского юга Беэр-Шева.

– Но вот уж этого никогда не будет, они и до нас не долетят, – комментируют дети.

…В этот самый момент раздается оглушительный взрыв. Как усиленный в тысячу раз раскат грома. Первый долетевший до Офакима «град» разорвался во дворе жилого дома, где-то в 200-250 метрах от нас. Осколочные ранения получил дошкольник.
…Такими я своих детей не видела никогда. Белые лица, бескровные губы, дрожь, которую не унять никакими уговорами. Только спустя десять минут на лестничной площадке, куда мы выскакиваем, как ошпаренные, дети немного приходят в себя. Да мы не одни такие перепуганные: из квартиры напротив «высыпает» религиозная семья, чопорная и важная в обычное мирное время. Но не сейчас. Глава фамилии Менаше, которого мы сроду даже в тренировочном костюме не видели (он всегда облачен в черный лапсердак, а голову венчает неизменная кипа), одет в нелепую детскую пижамку с мишками и воздушными шариками. Жена его и дочь – Хедва и Сара – в длиннющих ночных рубашках из той же дикой материи. Сара – 13-летняя дылда ростом со взрослую женщину – прижимает к пышной груди почти лысую куклу. Явление этой «психкомпании» народу неожиданно успокаивает детей и возвращает им привычное чувство юмора.
– Семейка Адамс, – цедит сквозь зубы Роман.

Этот – наш сосед Эли, вечное дитя 30 с лишним лет отроду. Он с безумным взором нервно носится вверх-вниз по лестнице. Тщетно пытаюсь втолковать великовозрастному балбесу, что надо бы позвонить в службу тыла и выяснить, почему не сработала система раннего оповещения. Но мужественный наш Эли шоком, как стеной, закрыт для общения.

– Это у него нервное, – хихикает Ромка и протягивает мне трубку мобильника. Звоню, спрашиваю, почему не было сирены.
– Мы как раз этим вопросом занимаемся, – безмятежно отвечает мне работник службы тыла. Киплю от злости и раздражения. Сейчас они занимаются тем, чем должны были заниматься неделю, месяц, год, восемь лет назад! Удивительно похожи в своей безалаберности российские и израильские чиновники. Как в какой-нибудь глубинке нашей необъятной настоящей родины приход зимы в начале декабря становится полной неожиданностью, так здесь – на третий день войны и после восьми лет обстрелов южных территорий – падение «града». Будто смертоносный снаряд сам по себе с неба свалился. Как атмосферные осадки.

Мы в ту ночь так и не уснули. Дети боялись закрыть глаза.
– Мы не будем спать, пока война не закончится, – заявили они. С трех часов ночи по городу курсировала машина с мощным громкоговорителем. В двадцатый, тридцатый раз мощные голоса из рупора на трех языках – русском, иврите и арабском – напоминали, что занятий в школе завтра не будет и жителям запрещено до утра выходить на улицу.

– Я хочу домой, – плачет Ромка.

– Мы же дома, сынок…

– Не здесь наш дом…

– А где?

– Не знаю. Может быть, в России, в Тель-Авиве – там, где не стреляют…

Аспид –
змейка мелкая.
30 декабря

Только третий день операции «Литой свинец». 40 авиаударов по сектору нанес Израиль, стягивается к границе дополнительная танковая техника. 50 «касамов» и «градов» выпустил по израильской территории ХАМАС. По обе стороны фронта плачут дети.

Сирена (за ночь починили, наконец!) гонит нас из дому. За сорок отпущенных нам секунд мы должны «слететь» с четвертого этажа на первый и преодолеть метров пять открытого простран-ства до бомбоубежища, вернее, простой сараюшки, но с бронированной дверью и бетонной крышей. На иврите – «миклат». Между вторым и первым этажом спотыкаюсь, теряю тапочку, но мы все-таки успеваем влететь в чуть не захлопнувшуюся перед нами дверь. Боковым зрением замечаю блеснувшую серебристой шкуркой змейку.

– Аспид, – произносит соседка Нехама, дородная мама девочек-«обезьянок». Думаю, что это ругательство в адрес ХАМАС.

– Да нет, – отвечает Нехама, – змея эта так называется, кстати, страшно ядовитая.

А я как-то представляла себе это пресмыкающееся покрупнее. Аспид – бранное слово, извивающийся символ ада, кошмара. И не кошмар ли – это пребывание в сарае, заваленном старым хламом, воняющем дохлыми мышами? Вслед за сиреной раздается характерный хлопок взрыва. По силе звука пытаемся определить, где упала ракета.

– Не рядом, где-то на въезде в город, – озвучивает Нехама, нервно отгрызая гигантский кус от ломтя пиццы. – Успокойтесь. Волноваться вредно для здоровья.

Общая беда, общая опасность, говорят, сближают. И это действительно так. За минуты, проведенные в убежище, «обезьянки» из злейших врагов превращаются в лучших друзей моих двойняшек. В промежутках между обстрелами Ромка готовит для всех бутерброды из новогодних запасов. Саша и 10-летняя Тамар двумя карандашами на одном листке рисуют солнце и море. На берегу настоящего моря мы, к слову, бываем довольно редко. В Тель-Авив ездить довольно долго и дорого, а с юга прекрасные пляжы закрыты Газой. Есть, правда, еше Ашкелон. Но и туда вот уже несколько лет дорога нам заказана. Из-за обстрелов.

Под ливнем –
не под «градом».
31 декабря

Дети совершенно вымотаны. Рома уже не сдерживается и беспрерывно плачет. К полудню решаю хоть на несколько дней вывезти ребят из этого ужаса. Конечная точка маршрута – Тель-Авив, где живет моя приятельница с мужем и дочкой. Ехать нужно с пересадкой в городе Беэр-Шеве, который со вчерашнего дня обстреливается еще интенсивнее, чем наш Офаким. Но не в силах уже видеть детские слезы, начинаю собираться. Выходим из дому за три минуты до отправления маршрутки. Но она, как назло, опаздывает. Десять минут, проведенные на открытом пространстве, кажутся вечностью. Мерзкий холодок противными мурашками шевелится между лопаток. Полное ощущение, что из тебя вынимают душу. Вместо нее – черная дыра, которая почему-то болит. И не унять дрожи в коленках.

Дети же, как ни странно, на улице успокаиваются. Мне веселость старшего сына кажется неуместной, и я нервно ругаюсь:

– Ведешь себя, как дебил! А если сирена?

– Не истери, мам, – отвечает сын. – Ничего страшного. Дети лягут вон под тот пустой автобус. Ну а мы с тобой уже пожили.
Водитель маршрутки гонит машину на бешеной скорости. До Беэр-Шевы мы «долетели» за 18 минут вместо обычных 35-ти. И только на автобусной станции узнали, что буквально нам вслед упал и разорвался «град».

Автобус до Тель-Авива набит до отказа. Я с напряжением слежу за временем. Только через час пути мы доберемся до безопасной зоны. Успокаиваюсь, когда позади остается дорожный указатель с названием города Кирьят-Гат. Это последняя точка обстрела.
И прямо за табличкой, разделяющей южную сушь пустыни от субтропиков центра, на автобус стеной обрушивается ливень. А в темнеющем небе, словно мост между войной и миром, застыла подсвеченная изнутри радуга. Она здесь не такая, как у нас, в России, с плавными переходами из цвета в цвет, а будто нарисованная детской рукой, каждая полоска – по отдельности. Вода капает с окна на рукав сашкиной новенькой куртки.
– Дурацкий автобус, весь промокает, – ворчит дочка.
– Это самый прекрасный автобус в мире, – серьезно возражает Роман, – он нас от бомб увозит.

Только выйдя из этого прекрасного автобуса, мы вдруг вспоминаем: Новый год же, а мы тут к людям явимся без приглашения, без предупреждения, без подарков. Картина Репина «Не ждали»… Прикупив на ходу коробку конфет, вваливаемся прямо к праздничному столу. За ним дети и уснули. Вот когда в полной мере понимаешь смысл фразы: дайте нам спать спокойно. Какое тут спокойно… Просто спать.

Глубокие темные тени под глазами, в два дня превратившиеся из розовых в серые щеки, совсем не детские лица моих малышей. Слишком рано они поняли, что бывают ситуации, когда не помогают, не спасают от страха ни высокие оценки в школе, ни крепкие мускулы, ни звание чемпиона по дзюдо, ни тренеры, ни учителя, ни родители.

– Спасибо, что ты нас сюда привезла, – сквозь сон бормочет Роман.

А на меня наваливается чувст-во стыда и вины. Какой же идиоткой надо было быть, чтобы местом проживания для своих детей избрать самую опасную, самую «горячую» из всех точек на земле.
Без пяти двенадцать звоню соседке, чтобы поздравить, узнать, как дела. В телефонный разговор врывается уже знакомый вой системы предупреждения:

– Слышишь, ХАМАС нас приветствует, – устало комментирует Лена.

Пир во время чумы
1-3 января

Израильские танки окружают города Газы, продолжаются обстрелы и бомбардировки с обеих сторон. Есть уже первые жертвы среди солдат…

…А мы гуляем по солнечному Тель-Авиву. Роскошные отели вдоль набережной, уютные кафе и ресторанчики, избалованные девицы, перебирающие наряды в супермодных бутиках. Вечернее спокойное, бескрайнее море. И море дневное, предштормовое, окрашенное в изысканные тона – от грозного темно-лилового до радостного ультрамарина.

– Можно я только кроссовки сниму, только по краешку пройдусь? – просит Роман.

– Можно…

Хоть и вода – ледяная, и вообще холодно и ветрено. Правда солнечно. От ярких лучей улицы, усыпанные восторженными туристами, кажутся еще шикарнее и праздничнее. Здесь от души отдыхают, танцуют, пьют, веселятся в любое время дня и ночи, и трудно даже поверить, что буквально в десятках километров от этой точки – страх и боль, рвутся снаряды, не могут заснуть дети. Помню: это потрясло меня еще два с половиной года назад, когда шла Вторая Ливанская. Тогда Север обстреливался другой террористической организацией – Хизбалла. А Тель-Авив так же безудержно веселился. Един-ственным свидетельством войны было огромное количество государственных флагов: огромных – на стенах зданий, крошечных – на окнах автомобилей.
Беседовала не так давно на эту тему с одним доктором из обстреливаемого Сдерота.

– Что это? – спросила. – Равнодушие?

Он, уже старожил в Израиле, перебравшийся из Минска 15 лет назад, ответил:

– Да нет, скорее усталость. Евреи так устали от бесконечных войн, что научились радоваться СЕГОДНЯ. Помнишь, как у Задорнова – «Где мы, а где завтра?».

Знакомые, у которых мы остановились, недвусмысленно дают понять, что пора бы и честь знать. Такое понятие, как дружба, – не для Израиля, где каждый выживает как может и печется только о себе, любимом. А это значит, что завтра утром мы возвращаемся в наш кошмар. На юг.