Неутомимая Марьям

С мужем Саматом, геройски погибшим в 1943 году в Белоруссии, Марьям Дибаева прожила всего три года

Вот она в плаще до пят, в резиновых сапогах раздает свою газету татарским женщинам, работавшим в годы войны на шатурских болотах, добывая торф для разоренной страны. Вот она, вернувшись с изнуряющего партийного актива, пишет ночью свои очерки, чтобы к утру сдать их в редакцию. Вот она в командировке, еще в гостинице чужого города или района начинает сочинять материал, отказываясь от застолий и шумных торжеств. Вот она провожает на войну Аделя Кутуя, который позже напишет ей с фронта: «Будь счастлива, Марьям. Живи 100 лет».

Мы беседуем с ней в ее маленькой квартире на улице Журналистов. На стенах висят фотографии нашего родственника Салиха Сайдашева (отец Марьям и мать Сайдашева были родными братом и сестрой), ее коллег: Аделя Кутуя, Мусы Джалиля, Хасана Туфана, моих совсем молодых родителей, бабушки и дедушки. Кажется, что в этой квартире время стало прозрачным. Снимки 1936 года, на которых улыбается 20-летняя Марьям, соседствуют с фотографиями ее праправнука Артура 2011 года.

Годы тяжелые,
но счастливые

Детство Марьям Дибаевой было трудным, голодным. Отец умер, когда ей еще не было и пяти лет. Денег постоянно не хватало. Своего жилья не было, и приходилось ютиться у знакомых или родственников отца. Эбикей вспоминает: «Часто мы с мамой жили у Салиха Сайдашева. Мне у них очень нравилось. Салих был добрым и отзывчивым человеком. Жаль, что он так рано ушел. Но его музыка до сих пор звучит во мне».

В журналистику она пришла в 18 лет. Признается, что эта профессия привлекала ее с ранних лет. «Юность я вспоминаю особенно часто, – рассказывает эбикей. – Это были тяжелые годы, но мне они казались счастливыми. В 12 лет я поступила в фабрично-заводское училище при мехкомбинате, мне дали место в общежитии. Здесь меня кормили и одевали, учили всему необходимому. С благодарностью вспоминаю, как нас, еще совсем детей, повезли в Москву и Ленинград. Я чуть не летала от счастья в те дни! На меня эта поездка произвела колоссальное впечатление. В 15 лет я с отличием закончила ФЗУ. Учиться дальше не было возможности, надо было помогать матери, и я устроилась пионервожатой в школу №16. Именно там я почувствовала желание стать журналистом».

Марьям написала несколько заметок в «Яшь ленинчы» («Молодой ленинец») на самые простые темы: новости школьной жизни, культурные мероприятия, репортажи с субботников. Но редактор их оценил, и очень скоро Марьям взяли в штат газеты. И началась совсем другая жизнь.

Расстрельная
статья

Конечно, работать в журналистике в 1930-е годы было не просто сложно, но даже небезопасно. Приходилось выверять каждое слово, каждую запятую, писать осторожно. Интеллигенция по-стоянно находилась под прицелом сталинского террора. На общих редакционных фотографиях лица главных редакторов закрашены ручкой: они были объявлены врагами народа и расстреляны.

– Да, жили в атмосфере по-стоянного страха, – вспоминает Марьям. – Никто не был застрахован от того, чтобы не попасть в черные «воронки». И когда ночью я слышала шум мотора, внутри у меня все сжималось. Сталин-ский режим был очень жестоким. Зачастую не было логики в том, кого и за что сажают. Я так думаю, сверху спускался «план» (осудить и расстрелять столько-то), и на местах его стремились выполнить и перевыполнить. Самое страшное, что никто не мог этому противостоять. Столько жизней было покорежено, сломлено, стерто! Вдумайся только, детей заставляли отрекаться от родителей!

Марьям хотела писать и писала лучше многих. Журналистский талант позволял ей сосредоточиться на передовицах о наиболее актуальных проблемах того времени, быть в гуще редакционных дел. В ее послужном списке были все редакционные отделы и должности. Работала в секретариате, вела отделы информации, писем, искусства и культуры, советского строительства.

А глаза были грустные…

Каждая новая тема требовала напряжения и новых знаний – тогда приходили на помощь ночные часы. Ездила много, на подъем была легка. Надо – значит надо, будь то дальний район или колхоз. Из-под ее пера появлялись не только очерки о передовиках производства, но и критические статьи, срочные отклики, полосы для женщин, репортажи с уборки урожая и посевной. Репортажи Дибаевой нередко звучали так, что сразу шли на первую полосу газеты без правки.

– В газете «Яшь ленинчы» я проработала до начала войны. – рассказывает эбикей. – В 1941 году все пионерские газеты позакрывали. Меня определили в «Красный Татарстан», оказалось, что с ней потом будет связана вся моя дальнейшая жизнь, более 40 лет. За это время там трижды менялись главные редактора и названия («Кызыл Татарстан», «Совет Татарстаны», «Социалистик Татарстан», который сейчас трансформировался в «Ватаным Татарстан»). Я объездила весь Советский Союз, писала на всевозможные темы – от политики до культуры. Часто вспоминаю Туфана, Джалиля, Кутуя, Алиша и благодарю судьбу за то, что она подарила мне встречу с такими замечательными людьми. Я всегда особенно ценила Хасана Туфана. Это был не просто прекрасный поэт, но и благородный, смелый человек. До сих пор мне больно думать о том, что ему пришлось пережить (в 1940 году он был репрессирован и вернулся в Казань лишь в 1956-м – прим. ред.). Мы общались с ним по работе и в жизни. Несмотря ни на что, он до последних дней сохранял присутствие духа, чувство юмора. Хотя глаза его выдавали. Они оставались грустными, даже когда он улыбался.

Мусу Джалиля я знала еще до фронта. Его всегда отличало очень ответственное отношение к себе, к делу. Джалиль был очень цельным человеком: его слова не расходились с делом. Мне кажется, его стихи, особенно, конечно, «Моабитские тетради» стоят на одном уровне с шедеврами отечественной поэзии.

На судьбу
не роптала

22 июня 1941 года осталось в ее памяти скорбной датой. В этот воскресный день они вместе с семьями и друзьями редакции отдыхали на Голубом озере. Сообщение о войне прозвучало как гром среди ясного неба. Практически все мужчины ушли на фронт, в том числе и ее муж Самат, с которым они прожили всего три года.

– С тех пор я никогда его не видела. Он геройски погиб в 1943 году в Белоруссии, – эбикей тяжело вздыхает. – Самат был хорошим человеком. От него у меня осталась дочь Найля, я узнаю в ней его черты – порядочность, жизнелюбие, оптимизм… Но, как говорится, у войны нет линий фронта. Газету нужно было выпускать каждый день. Мы дневали и ночевали в редакции, – вспоминает эбикей. – Для сбора материалов выезжали на заводы, фабрики, в деревни.

Проводив очередную группу сослуживцев на фронт, прибегали обратно в редакцию и писали статьи для следующего выпуска.
На повседневную нагрузку, что ложилась на ее плечи, Марьям никогда не роптала. Добросовестность и трудолюбие – ее вторая натура. В отделе информации ее недельная норма складывалась из двух тематических полос, трех подборок плюс авторские материалы. Зато наградой журналистке были письма Мусы Джалиля, Аделя Кутуя, Фатиха Карима, Мирсая Амира. Поэты и писатели от имени земляков, сражающихся на фронтах Отечественной войны, просили Марьям как можно чаще выступать в газете. Ее перо было для них голосом Родины в страшные годы войны.

Ее строчки
нужны, как хлеб

Наступил 1944 год. В подмосковной Шатуре начали разрабатывать залежи торфа, которые были необходимы стране для выживания. Тысячи татарстанских девушек отправили на торфяные разработки. Для них выездная редакция газеты «Правда» начала издавать приложение на татарском языке. Для этой ответственной работы нужен был человек, пишущий эмоционально и емко, в совершенстве владеющий газетным процессом. Руководство без колебаний выбрало Марьям Дибаеву.

– Еженедельно я выпускала газету на татарском языке, ее печатали в редакции «Известий», – вспоминает она. – Происходило это так: сначала наблюдала работу на торфяниках, разговаривала с людьми, собирала информацию, потом уезжала в Москву и там писала статьи для газеты. Тираж раздавался бесплатно. Работа была тяжелая, практически без выходных, но все мы понимали, что сейчас не время думать о себе.

В маленькой комнате общежития она писала свои передовицы. А голову сверлила мысль – успеть бы на дрезину, на которой добиралась в Москву. Отвоевав «жизненное пространство» где-нибудь в углу, она по дороге вносила коррективы в написанное. Пишущая машинка по тем временам – недосягаемая роскошь. Верстка, корректура, по-правки – все Марьям делала сама.

На мой вопрос, как доставлялись в Шатуру свежие выпуски «Правды», эбикей улыбается:

– Я и была транспортом: в обе руки по пачке газет – и вперед. Согнувшись под грузом, широкими шагами, чтобы легче, бегом на дрезину.

Она приезжала измученная, в сбившемся платке. Хорошо бы в кровать, под ворох одеял и пальто – только бы согреться. Но нет, до перерыва надо распространить газету. И снова плащ, сапоги, в руках тяжелые пачки. Попутно – записи в блокнот. «Ни дня без строчки» было для нее не просто красивой фразой. Ее строчки нужны были каждый день. Как хлеб.

Закончить я бы хотел словами известного писателя и журналиста Эллы Матониной, которая в 1970-м посвятила моей прабабушке очерк:

«Неутомимая Марьям… Вот она идет по длинному коридору редакции. Вернулась с партийного актива. Пробыла там до семи вечера. В девять сядет писать. К двум ночи кончит, чтобы утром, в 10, положить материал на машинку…Пусть вопреки моде, а может, современному ходу жизни материалы Марьям не рождались за цветными столиками кафе и идеи не соседствовали с кольцами сигаретного дыма. Да и в перерывах редакционных забот ее ждал не спортивный зал, а трое детей дома. Но внешняя проза не мешала ее журналистскому счастью все же оставаться счастьем. Дороги жизни, на которых ее ждали и ждут люди, муки творчества и стены родной редакции, где ее, сотоварища по газете, ценят, любят и уважают, – разве это не счастье?..»