ЧИСТОПОЛЬСКИЕ СТРАНИЦЫ БОРИСА ПАСТЕРНАКА

Как жилось ему здесь и как мирился писатель с тяготами чистопольского быта – об этом нам рассказали сотрудники Мемориального музея Бориса Пастернака.

Вместо фронта –
в Чистополь

Великая Отечественная для Бориса Пастернака не была случайной. Он твердо знал: народу просто так война не достается – это наказание высших сил за богоотступничество и святотатство. Но в то же время писатель был уверен, что в тяжелейшем противостоянии с немцами советский народ выйдет победителем – и очистится.

Вот с таким настроением Пастернак приехал в Чистополь 18 октября 1941 года. Вообще-то, он очень хотел на фронт, каждый день ждал повестки, однако это было невозможно: писатель прихрамывал (в детстве, будучи в ночном с деревенскими мальчишками, упал с лошади и сломал ногу – прим. ред.). Поэтому вместо фронта его вместе с семьей эвакуировали в Чистополь. В том же поезде, что и семья Пастернаков, в провинциальный городишко ехали Анна Ахматова, Леонид Леонов, Константин Федин, Виктор Боков, Евгений Долматовский – весь цвет столичной интеллигенции. Это была последняя группа писателей и творческих деятелей, перебравшихся в Чистополь. К тому времени город на Каме был перегружен эвакуированными настолько, что поселиться вновь прибывшим было попросту негде.

«Как были вы небожителем,
так и остались!»

Поэтому и в комнатку, где сейчас сидим мы, Пастернак попал почти случайно. Вначале в ней жил знаменитый в те годы советский еврейский поэт и драматург Перец Маркиш, однако к моменту встречи с Пастернаком он почти утвердился в мысли: нужно уезжать! Стоит ли оставаться в Чистополе в то время, как немцы активно продвигаются на восток? Не сегодня-завтра Москва будет взята! Когда он поделился своими соображениями с Борисом Пастернаком, тот ответил: «Ничего подобного: немцы Москвы не возьмут. Не сразу, но мы победим». На это Перец Маркиш лишь промолвил: «Борис, как были вы небожителем, так и остались. Впрочем, я могу уступить вам свою комнату на улице Володарского».

Так Пастернак с семьей поселился в каморке 3х2 метра. Почти весь его нехитрый багаж – а при себе у Бориса Леонидовича были лишь две дорожные сумки – составляли собрания сочинений разных авторов, словари да рукописи. А еще у писателя был уже подписанный договор на перевод Шекспира, который должен был обеспечить ему какой-никакой заработок. Как раз в это время эвакуированные писатели потянулись из Чистополя в Среднюю Азию – многие, в том числе и Анна Ахматова, уехали в Ташкент. А Пастернак остался и прожил здесь до июня 1943-го.

Чуть-чуть разминулись…

В этой комнатке уютно и тихо. По рабочему столу писателя медленно ползет солнечный луч, замирая то на керосиновой лампе, при свете которой Пастернак работал над своими сочинениями, то на чернильнице с прислоненным к ней пером, то на печатной машинке «Continental» (которой он, впрочем, так и не научился пользоваться). Полная иллюзия, что Борис Леонидович только что был тут, склонившись и то и дело откидывая назад непослушные космы, писал «Антония и Клеопатру», но вот сейчас вышел на одну минуточку и мы, как на грех, разминулись…

Это сейчас здесь тепло. А зимой 1941-го морозы в Чистополе достигали 60 градусов! Однако при всех тяготах и лишениях военного времени для Пастернака этот период оказался очень плодотворным: он переводил Шекспира, писал собственные сочинения, а главное – именно здесь готовил материалы для романа «Доктор Живаго».

По вечерам к Борису Леонидовичу частенько захаживал хозяин квартиры Василий Вавилов – человек простодушный и общительный. К тому же не из простонародья: он успел поработать и банковским служащим, и на заводе, и в снабжении на оборонном предприятии – и много чего в жизни повидал. При себе у него была неизменная мензурочка, в которой плескалось «какое-то жуткое пойло».

– Я же не пью! – разводил руками писатель.

– Нешто же мы будем пить? Мы будем есть! – кротко возражал Вавилов и доставал припасенные для такого случая картофельные котлетки, приготовленные хозяйкой на касторовом масле – по тем временам это было великое, сказочное богатство!

Именно во время таких «посиделок» Вавилов рассказал Пастернаку множество уникальных историй о событиях Гражданской войны – многие из них позднее писатель искусно вплел в сюжет «Доктора Живаго». И татарские имена и фамилии, которые встречаются в романе, вовсе не случайны – они взяты из рассказов Василия Вавилова.

«Звероподобная Пошехония»

Писатели жили в Чистополе очень тяжело: 400-500 граммов хлеба в день – вот стандартный паек, который они получали изо дня в день. Талоны на сахар не отоваривались – вместо него давали (и то не всегда!) так называемое свекольное повидло. Те из эвакуированных, у кого остались хоть какие-то сбережения, ходили на рынок, хотя цены там были фантастические. Но для большинства творческих деятелей это было непозволительной роскошью. И если бы жена Пастернака Зинаида Николаевна не отрывала от своего обеда половину и не отдавала бы ее Борису Леонидовичу, писатель дошел бы до полного истощения.

И, тем не менее, писатель, по его собственным словам, жил в Чистополе «живо и счастливо, несмотря на здешнюю дремучесть». Правда, своей первой жене Евгении Лурье он писал о своем пребывании в прикамском городке так: «Я полюбил эту звероподобную Пошехонию, без отвращения чистил нужники и вращался среди детей природы почти на медвежьей и волчьей грани».

Неласково, чего уж скрывать, но истина в этих словах все же была: когда писатель выходил на чистопольскую улицу, местные беспризорники еще долго бежали за ним вслед и провожали криками и улюлюканьем: «Пастернак идет, мать-перемать!» Необычная, звучная фамилия «Пастернак» производила с ними какое-то магическое действие – каждому непременно хотелось ее выкрикнуть. К тому же малолетние обидчики знали: московский интеллигент не погонится за ними, не заявит в милицию, не подкараулит в подворотне. А потому можно раз за разом смело выкрикивать «Пастернак!!!», присовокупляя к этому отборные ругательства. А писатель не понимал такой своей «популярности» и обижался.

Еще страшно досаждал Пастернаку хозяйский патефон. Представьте себе: «У самовара я и моя Маша», «С одесского кичмана бежали два уркана» – когда эти песни крутятся постоянно, без перерыва, пережить это нет никакой возможности! А у писателя между тем была рабочая норма: за день нужно перевести 200 строк Шекспира. Поэтому, когда хозяйка заводила пластинку в 20-й раз, Пастернак не выдерживал и выбегал из комнаты: «Умоляю вас, не слушайте вы эту пошлость!» Хозяйка удивлялась: «А чего ж слушать-то?» Однажды вместо ответа Борис Леонидович вынес ей пачку пластинок с серьезной классической музыкой. Чистопольская «меломанка» прокрутила их по разу и вернула владельцу: «Я уж лучше вообще ничего слушать не буду»

Как писатель отучился курить

Тем не менее, надо отдать должное, хозяйка относилась к своему постояльцу с теплотой: он не был конфликтным. Просто женщина частенько удивлялась на этого чудаковатого писателя. Ну как это возможно, рассуждала она, пойти на колонку (вода для населения подавалась только с 6 до 7 утра, а в остальное время шла на производственные нужды – прим. ред.), принести четыре ведра и два из них опрокинуть на себя?! Это не укладывалось в ее голове.
Пастернак вообще вел в Чистополе здоровый образ жизни. Именно здесь, кстати, он бросил курить. Справедливости ради скажем, что отучила его от пагубного пристрастия Зинаида Николаевна.

Курение в то время было очень дорогим удовольствием, и однажды, подавая Борису Леонидовичу только что купленную пачку махорки, супруга торжественно объявила: «Борис, сегодня твой сын остался без куска хлеба». Уловка оказалась весьма действенной – больше писатель к махорке не прикасался. Стоит отметить, что сама Зинаида Николаевна себе в этом удовольствии не отказала и продолжала дымить до конца своих дней…

Захолустный Чистополь в военные годы «окультурился» на глазах: на любой улице можно было повстречать маститого поэта или прозаика, прославленного театрального актера или извест-
ного музыканта. Судите сами: только писателей в городке обосновалось более 300, а кроме того: два театра – московский и ленинградский, пять фабрик и заводов. Мало того, в Чистополе жили ссыльные жены польских офицеров, расстрелянных в Катыни (местные, к слову, не уставали им удивляться: мол, в таком бедственном положении, а как себя достойно держат!).

На помощь пришел Пастернак. Именно он нашел священника (тот скрывался от властей и жил в одном в конспиративных подвалов) и уговорил его прийти к Гроссманам. Иначе как «самоубийством» поступок писателя друзья не называли – Пастернак в прямом смысле слова рисковал жизнью. Как бы то ни было, Мишу Гроссмана отпели и похоронили, а о маленьком подвиге писателя очень скоро, как водится, позабыли.

Откуда «доктор»
в «Докторе Живаго»?

В Чистополе же у Бориса Леонидовича произошла судьбоносная встреча с Дмитрием Дмитриевичем Авдеевым, с которого Пастернак писал образ доктора Живаго. Интеллигенцию в Чистополе к тому времени ликвидировали, а вот Авдеева репрессии не коснулись. Он был необходим, потому что был заслуженным врачом ТАССР и РСФСР – инфекционистом высочайшей квалификации и замечательным диагностом, и на его происхождение (а Авдеев был сыном купца второй гильдии) власти смотрели сквозь пальцы.

Именно в квартире доктора писатели проводили творческие вечера (ее, кстати, называли «филиалом Московского клуба писателей»). И когда Пастернак в 1947 году искал название для самого своего значительного произведения, он вспомнил своего чистопольского знакомца доктора Авдеева – и роман получил название «Доктор Живаго».

P. S. Выражаем благодарность сотрудникам Мемориального музея Бориса Пастернака и лично – старшему научному сотруднику Рафаилу Хисамову – за помощь в подготовке материала.